О том, как заключение меняет людей — и арестантов, и тех, кто на службе, — Борис Фоломеев знает много. В этой системе он проработал более 30 лет, дослужившись до поста начальника ГУИН Новосибирской области. В интервью Фоломеев рассказал, как строил бизнес в колониях и зачем это было нужно заключенным.В последний день октября отмечается День работников СИЗО и тюрем. Именно 31 октября в 1963 году коллегия министерства охраны общественного порядка РСФСР утвердила решение о создании нового типа учреждений в системе исполнения наказаний — следственных изоляторов.
Борис Фоломеев проработал в системе исполнения наказаний с 1962-го по 1996 год. Придя рядовым сотрудником , к 1974 году дослужился до должности начальника СИЗО №1, а в 1985 году стал начальником Управления исправительных трудовых учреждений областного УВД (теперь – ГУФСИН).
— Пойти работать в эту систему — сознательный выбор?
— Я хотел стать летчиком, учился этому. Но во времена Хрущева летунов много было не надо, ему нужны были ракеты. Я попал как раз на это время, наше учебное заведение расформировали. Потом работал на заводе и решил пойти учиться в пединститут на физмат. Пошел в райком комсомола, чтобы по их путевке поступить. А там решили, где я должен быть — в 1962 году попал должность контролера в СИЗО №1.
— Какие были первые впечатления?
— С самого начала хотелось уйти! Я когда начал работать в СИЗО, в трамвай начинаю садиться, мне кажется, все пассажиры — преступники. Потом начал оттаивать, стал понимать, что большинство заключенных это нормальные люди, только в определенной ситуации.
— Случалось верить арестантам? Многие говорят, что ни в чем не виноваты…
— Арестовывали всех подряд. Следователь приходил к прокурору и просил арестовать, прокурор чаще соглашался. Проще всего: поймал за шкирку и в каталажку, чем думать — сбежит или нет. За практику было чуть больше десятка случаев, когда мне после разговора с заключенным становилось диковато. Я не понимал, зачем он тут находится.
Помню случай. Девочку, девять классов образования, устроили на завод на летние каникулы. Она пришла получать зарплату, ей дали больше — кассир перепутала, совпали фамилия и имя отчество. А когда пришла та работница, ей подсунули мизерную зарплату девочки. Поднялся шум. Посчитали умыслом. Хотя ответственность должна быть возложена на кассира, девчонку арестовали…
— Практически все советские колонии имели производственные мощности. Мы их все похоронили также как заводы в 90-е годы.
Есть коллектив сотрудников и осужденных, которые в мире редко живут. Задача администрации в том, чтобы это мирное сосуществование обеспечить. А для этого надо обозначить какую-то общую цель, раньше это был труд. Осужденные сами переживали, чтобы выполнить норму выработки.
Сейчас решили, что это рабский труд. Но какой труд не рабский?! Труда сейчас нет. Но есть высокие требования к администрации, которая должна все за заключенных выполнять…
Раньше мы защищали государственный план в Москве и распределяли его по колониям. Сейчас никакого плана нет. Чтобы запустить производства, нишу надо искать, а это сразу коррупция. Чтобы коррупции не было, лучше не заниматься этим вопросом и просто получать деньги на содержание преступника от налогоплательщика и пострадавшего.
Раньше осужденные и сами себя обеспечивали, и компенсировали вред. В советское время заключенный заработал, допустим, 100 рублей, — 50 из них сразу отбирали в доход государства. Он платил на содержание системы.
Сейчас осужденный 10 лет не работает, и на свободе ему вряд ли захочется трудиться. Ему проще вернуться за решетку на все готовое.
— Само здание СИЗО №1 старое. Были какие-то сложности из-за этого, насколько оно подходило для изолятора?
— Первое здание изолятора строилось как сельхозинститут. Это было строение буквой «П». Были большие аудитории, их просто потом разграничили. Затем руководство СИЗО убрало деревянные перекрытия, забетонировали все, а остальное пристроили новое. От первоначального на сегодняшний день остались только крылья здания.
Ко всем специальным местам содержания — ШИЗО, карцер — были особые требования. Камера должна была быть под «шубу» сделана, то есть шло набрызгивание цемента на стены, она становилась шершавой. Это делалось для того чтобы никаких надписей не было. Сейчас в камерах отделка керамической плиткой, все блестит.
— Почему начали строительство дополнительных корпусов? Не хватало мест?
—Тяжело было смотреть, как люди друг на друге сидят. Раньше в СИЗО содержалось 4,5 тысячи людей, а сейчас 2,5 тысячи не набирается. Спали кто на нарах, а кто под нарами…
Но там тоже до юмора дошло: на меня сами осужденные писали жалобы лично Брежневу, что в Новосибирске начальник следственного изолятора строит новую тюрьму. Они не понимали, что им лучше будет, было настолько в голову вбито, что тюрьмы строить нельзя.
На строительство следственного изолятора расходовалось примерно около миллиона рублей в год. На эти деньги в советское время можно было построить двухподъездную девятиэтажку. Государство ни рубля ни давало, все строилось на деньги, заработанные самим СИЗО.
— А что производили заключенные?
— В Новосибирской области были практически все направления производства — швейное, литейное, металлообработка, строительство. Колонии выпускали продукцию для 21 страны мира. Работали они здорово и хорошо там зарабатывали. Когда человек освобождался, он выходил на свободу с деньгами на счету.
Когда я работал в следственном изоляторе, бывало так: привезут работягу, когда его начинают принимать, он плачет, просит дать ему работу. Они (арестованные) соглашались работать за маленькие деньги и даже бесплатно, просто потому, что не могли находиться 24 часа без работы, им плохо становилось.
— При вас были созданы хлебозавод, перепелиный цех в колониях области. Это для обеспечения самих колоний?
— Хлебозавод появился в силу необходимости. Был период во время перестройки, когда ни кормить, ни зарплату давать денег не было. Директор новосибирского хлебозавода стал категорически отказываться давать нам хлеб — мы не могли ему заплатить.
Я начал думать, как выйти из этой ситуации. Мне дают расклад, что 40% стоимости булки хлеба — это доставка. У меня возникает идея, что я могу хлеб удешевить. Надо делать его самому. Но все оказалось не так просто, оборудование тоже надо было купить, а денег не было. Мы предложили фирме «Континент», с которой уже работали, построить у нас хлебозавод с условием, что расплачиваться начнем через три месяца. Они согласились. У нас появился в 1995 году дешевый хлеб, а компании мы позже деньги возместили.
— А перепелиная ферма?
— Когда от нас стали уходить предприятия, возник вопрос, чем занять осужденных. Нужны были деньги и рентабельная продукция, стали изучать рынок. Решили заниматься перепелками: затраты плевые, а выхлоп хороший. Мы даже делали коробочки для перепелиных яиц и продавали.
Следующий этап был мусороперерабатывающий завод в 1993 году. Место нашли, втянули в это дело город и область. Хотя, я очень хорошо знал, что это криминальный бизнес, в итоге его победить и не удалось.
Завод начинал работать. Оловозавод имел старую плавильную печь. На их балансе висели старые жилые дома, их надо было отапливать. Мы должны были штамповать брикеты (из мусора), а они через печку прогонять и отапливать дома.
Я делал ставку на квалификацию и смекалку осужденных строгого режима. Например, как стеклянные бутылки быстро разбить? Попросил их придумать. Они нашли вариант: поставили борта деревянные, подняли под углом плиту железобетонную и опустили. Все бутылки в порошок.
Но мы поставили очень легкие ограждения периметра, куда выводили осужденных на работу. Рисковали я и заместитель. А когда я ушел на пенсию, никто рисковать уже не захотел.
— К вопросам о побегах. Какими способами пытались бежать – дыры в стенах не делали, вертолеты как в кино не прилетали?
— Были побеги из отделений хозобслуги, при конвоировании. До меня в изоляторе был один побег из камеры — стенку разобрали. И другие попытки разобрать стены при мне были. Стенки сельхозинститута стыдно было не разбирать — они были на глине. Заключенным давали алюминиевые ложки и они швы скребли, так по кирпичу и разбирали.
— Как удавалось гасить стычки?
— И словами, и добром, и силой, все было. Там не пионеры сидели, а люди, которым терять нечего… Из спецсредств, в основном, это дубинка, все остальное только в крайних случаях, как слезоточивый газ «Черемуха».
— Теперь у заключенных оказываются мобильники. А что из запрещенного раньше пытались родственники передать?
— В следственном изоляторе пытались больше всего передавать записки. Хотя понимали, что если записку поймают, это может повлиять на уголовное дело. Передавали наркотики, спиртное, очень редко холодное оружие. Участники таких передач — сотрудники. Только по их ротозейству или сознательному решению заключенным могут попасть запрещенные вещи.
В изоляторе целый музей делал ухищрений (по передаче и хранению запрещенного), для новых сотрудников он был учебным пособием, сейчас уже не сохранился.
— Сейчас в СИЗО №1 нередко оказываются известные люди, Солодкины например. А в ваше время бывали высокопоставленные заключенные?
— Академики, директора и главные бухгалтера крупных фирм, генералы сидели. Эти люди, какой бы им не попадался коллектив, он становился лучше, они влияли положительно на остальных. Но они не сидели с солнечной стороны с телевизором. Не было возможности в СИЗО создать привилегированные условия.
— В большинстве, по вашим наблюдениям, как заключение меняет людей?
— Пять лет достаточно, чтобы человек изменился до неузнаваемости, проникся этой средой. Он уже говорит на языке заключенных. Чтобы человек изменился в лучшую сторону — это очень редкий случай. Как правило, наоборот. В советское время, когда он освобождался, его формально ждали на свободе и трудоустраивали. Сейчас он выходит и предоставлен сам себе.
Вот институтские друзья встречаются, наблюдают друг за другом, кто где устроился. У осужденных то же самое, но круг другой. Человек, который пять лет побыл за решеткой, оторваться от этого круга общения уже не может.
В каждой компании есть свои правила, а за решеткой они намного грубее и ярче, там есть своя иерархия, и место в ней потом остается с человеком на свободе. Как-то надо рвать эти связи.
— А как меняются те, кто по другую сторону? Вас изменила эта работа?
— В колонии несколько проще, там свежий воздух, общение другое, труд. Изолятор — это корпус, двери, глазки, восемь часов наблюдения. Унижения, оскорбления и все что угодно летело от заключенных.
Можно сказать, что первые три года сотрудника нет. Он еще все познает, его трясет, он ничего понять не может. Только потом начинается какая-то отдача, он уже владеет собой. Вопросами адаптации в советское время никто не занимался, не было методик. Люди с неуравновешенной психикой не выдерживали, просто уходили. Сейчас появились психологи, но все равно проблема остается.
Хотя я сейчас не работаю в системе, но слежу за событиями в интернете, и вижу, что срывов, как раньше, очень много. Никто не видит, какое напряжение за решеткой и как человек срывается. Человек, даже владеющий собой, может не рассчитать свои силы и скажем сломать руку. А из этого можно раздуть, что он умышленно...
Так, осужденные построили здания издательства «Советская Сибирь», Западно-Сибирской кинохроники, института ядерной физики и другие ключевые объекты, а также жилмассив «Снегири». В этот период ежедневно из колоний на стройки выводилось до 25 тысяч человек.
В 1990-х годах сотрудничество системы исполнения наказаний и крупных заводов было нарушено. Тогда производства начали создавать на территориях колоний, ориентируясь на рыночные запросы. В настоящее время практически во всех учреждениях работают предприятия различных форм собственности.